Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]

Игорь Владимирович зло хмыкнул. На него удивленно скосились.

— Джентльмены, покидаю вас, — он поднялся. — Потешный час закончился. И снова — делу время. Деньги будут, высылайте. — Пожал вялые ладони. Никто не остановил его.

В скверике возле троллейбусной остановки, на витой скамейке, сидела пожилая женщина с книгой, а в траве, рядом с ней, копошился мальчуган в панамке.

Игорь Владимирович застыл. За восемь лет, что не видел он свою классную руководительницу, она ощутимо сдала. Мешки под глазами, и прежде заметные, набухли и потемнели, лицо покрылось пигментными пятнышками.

— Здравствуйте, Вероника Капитоновна, — бодро и одновременно чуть томно поздоровался Игорь Владимирович.

— Здравствуйте, — Вероника Капитоновна подняла голову, прищурилась.

Игорь Владимирович выдержал кокетливую паузу. Вероника Капитоновна продолжала всматриваться. Потом глаза её как-то потускнели. Она, похоже, смирилась, что не сможет припомнить этого молодого человека. Однако, боясь обидеть, напряженно ждала.

— А вы, должно быть, всё так же верны шестой школе? — намекнул Игорь Владимирович.

— Была, была верна, — учительница поправила воротничок на подбежавшем малыше. — Теперь уж три года на пенсии… А как вы? — она сбилась смущенно.

«Неужели и впрямь так изменился?» — Игорем Владимировичем овладела досада. Захотелось даже уйти не узнанным, но теперь это было неудобно.

— Ай-я-яй, Вероника Капитоновна! Ученика признавать не хотите. А говорили, будто я у вас из любимчиков.

Смущенная учительница грустно улыбнулась.

— А такого Маргелова помните? — не выдержал Игорь Владимирович. Он улыбнулся широко, готовый принять восторженные извинения. И — посерел: старушка смотрела всё так же старательно и напряженно.

— Да я ж учился у вас! — принялся уговаривать её Игорь Владимирович. — Во всех школьных спектаклях играл. Даже сценарий для выпускного написал. Вы мне, когда аттестат вручали, ещё сказали: «С нетерпением жду твоей первой книги»… Ну, Маргелов же я! — он окончательно сбился. — С Бурханчиком за одной партой сидели!

— Бурханчик! — обрадовалась Вероника Капитоновна. — Да, да, помню! Заходил два года назад. Знаю, что успел защитить диссертацию. Уже завлаб. Очень оказался способный мальчик.

— Вот-вот. А я Маргелов. За партой вместе…

Глаза Вероники Капитоновны наполнились слезами.

— Не помню. С памятью у меня неладно, — она прижала морщинистые руки к вискам и повторила мучительно. — Не помню! Не помню!

— Бабушка! — Малыш, настороженно смотревший на обоих, потеребил ее за рукав. — Тебе же нельзя волноваться! — Насупившись, посмотрел на незнакомца:

— Ей нельзя волноваться!

— Простите, — пробормотал Игорь Владимирович и побрел прочь.

Встреча с учительницей потрясла его. Десятки раз в своих фантазиях он встречался с ней, и всякий раз она шумно, во всеуслышание восхищалась своим неуживчивым, но незаурядным учеником. Она должна была восхищаться им, как прежде. Не могла не восхищаться. И вдруг обнаружилось, что он вовсе вычеркнут из её памяти. Будто и не было.

Всякий раз, мечтая об успехе, о грядущей славе, он представлял своих одноклассников и однокурсников, девочек, на которых когда-то заглядывался безответно. И все они представлялись растерянными, ошеломленными его успехом, сокрушенные оттого, что не оценили прежде. А оказывается, для любого из них есть вещи в тысячу раз более важные, чем Игорек Маргелов. И даже стань он и впрямь знаменитостью, поудивляются в меру и снова погрузятся в дела и заботы. И никто из прежних подруг не бросит ради него мужей, детей, дом и не помчится со слезами раскаяния в гениальные объятия. «Да и не к кому бежать-то. Кончился гений, не начавшись», — горько припомнил он.

…В подъезде, как всегда, слышна была музыка.

Сначала Игорь Владимирович решил, что сестра включила запись фортепьянного концерта. Но, поднявшись на этаж, вдруг осознал, что играет она сама. Он даже остановился от неожиданности. За эти годы так привык к бренчанию рояля в соседней комнате, что воспринимал не как музыку, а как шумовой фон.

И вот сейчас, внезапно поняв, что сестра превратилась в отличную пианистку, он стоял и с недоверчивой улыбкой слушал мелодию Лунной сонаты. И так тихо стало на душе его, такая нежность поднялась к сестре, к матери — ко всем им, что терпят его и страдают из-за него. Захотелось броситься к обеим, обнять, сказать что-то ласковое, примирительное.

Неверными руками открыл он квартиру, распахнул дверь в гостиную. Мать вязала, примостившись возле рояля. Она быстро подняла на сына блестящие глаза, и стало видно, что очень ждала его.

— У нас событие, Игорёк, — начала она.

— Мама, не надо, — не обрывая музыки, потребовала сестра.

— Ну почему же? Он ведь твой брат… Мы тебе не говорили. Но сегодня были на прослушивании у Иохиллеса. Он берет её в свой класс, — всё еще изумленно-радостная, шепнула мать. — Сказал, что удивительное, редкое дарование. Ты представляешь?

— Поздравляю, — сухо произнес Игорь Владимирович и вышел. Счастливое состояние гармонии испарилось вмиг. У себя бросился на диван и вгрызся зубами в подушку.

Дверь скрипнула, и мать боязливо протиснулась внутрь:

— Ты не занимаешься, Игорёк?

Игорь Владимирович не ответил. Мать присела на краешек дивана и осторожно, боясь спугнуть, принялась гладить его волосы.

— Знаешь, сынок, — произнесла она. — Ты не сердись, но я, кажется, понимаю, что с тобой происходит. Это очень трудно — смириться, что мечтания завышены. Так бывает с каждым, но у тебя это затянулось.

— Не надо меня обхаживать! — Игорь Владимирович аж взвизгнул от обиды. — И нечего причитать, как над трупом. Завтра же отправлюсь к Марку и начну трубить — от и до, от и до! Ать-два, ать-два! От аванса до получки. Ты ведь этого жаждешь?

Мать заплакала. В раскаянии перевернулся он на спину, дотянулся до её руки.

— Не надо, ма! Ты ж меня, дурака, знаешь.

— Ничего. Это нервы, — мать слабо улыбнулась. — Я ведь перед тобой очень виновата. Вбила когда-то эту дурь в голову. Вот теперь и расхлебываем… Да, Игорек! Посмотри, что нашла, — она вскочила с дивана, подбежала к магнитофону. — Вот, копалась в старых записях… — Она нажала на кнопку. Сначала что-то зашуршало. И вдруг тишину прорезал смех — такой безудержно-радостный и бесконечно чистый, что Игорь Владимирович не сразу узнал его.

— Это тебя на шестнадцатилетии отец тихонько записал, — сообщила гордая находкой мать. — Как ты чудесно смеялся, — вздохнула она.

— Убери. Убери это! — закричал Игорь Владимирович, зажимая уши. — Не хочу!

Перепуганная мать, путая от волнения клавиши, выключила магнитофон, подбежала к бьющемуся на диване сыну.

— Что ты? Что ты? — спрашивала она, готовая вновь разрыдаться. — Ну, посмотри же на меня.

Он поднял лицо, и мать увидела в глазах его жуткую, невыразимую тоску. Она обхватила его голову и крепко, как могла, прижала к себе. Сын обнял ее благодарно и затих.

— Всё уляжется! Поверь, всё непременно уляжется, — беспорядочно бормотала она. — И ты обязательно состоишься. Здесь ли, там. Но — обязательно. Только нужно время и труд. Время и труд.

Потом он заснул, а мать так и сидела на диване, боясь шевельнуться, чтоб не разбудить, заплаканная и почти счастливая.

Рыжий сашка

Когда в обкоме комсомола мне предложили путевку в международный молодежный лагерь в Ереване, я не раздумывал.

В семидесятые — восьмидесятые годы ММЛ, разбросанные по союзным республикам, стали любимым местом отдыха молодежи. Для нас, изолированных от внешнего мира, Закавказье, Прибалтика воспринимались как самая настоящая заграница (каковыми в конце концов и оказались). А уж когда в центре Еревана, среди домов из красного туфа, в открытом уличном кафе попивал я кофе с коньяком и любовался ширококрылыми, беспрерывно гудящими «фордами» и «мерседесами», окончательно убедился — заграничней не бывает.

Позже узнал, что иномарки эти подержанные и присылают их родственники из-за рубежа (в отличие от русских, армяне своих корней не теряют). Но и после этого восхищения не убавилось. Сочетание «подержанная иномарка» в моей голове решительно не укладывалось. В России и за инвалидскими «запорожцами» ломились с заднего хода.

Целый день пробродил я, ошалелый, по главным улицам. Поэтому до молодежного лагеря, разместившегося в гористой, окраинной части города, добрался лишь к концу дня заезда. В лагерной «стекляшке» уже вовсю шло братание, к которому я охотно присоединился.

В молодежные лагеря съезжалась комсомолия со всего Союза. Безупречные заведующие отделами и инструкторы райкомов и горкомов, оказавшись вдалеке от привычных ограничений, превращались в обычных юнцов и девчонок, каковыми, собственно, и были по возрасту, и оттягивались со страстью и удалью, каких в них не подозревали ни секретари-начальники, ни мужья с жёнами. Потому сходились друг с другом легко. Знакомились на брудершафт, и чем больше выпивали, тем больше друг другу нравились. Пили, как водится, пока не иссякало спиртное.